Биография: Леви-Строс, Клод (Levi-Strauss, Сlaude) (р. 1908), французский социальный антрополог и ведущий представитель структурализма. Родился 28 ноября 1908 в Брюсселе. Изучал философию и право в Парижском университете (1927–1932). Занимая с 1935 по 1939 должность профессора социологии в университете Сан-Паулу (Бразилия), совершил несколько экспедиций в джунгли для изучения индейских культур в Мату-Гросу. В 1959 стал профессором социальной антропологии в Коллеж де Франс. Основные работы Леви-Строса – Элементарные структуры родства (1949); Печальные тропики (1955); Структурная антропология (1958); Первобытное мышление (1962); и Мифология, четырехтомный итог его размышлений: Сырое и вареное (1964), От меда к пеплу (1966); Происхождение застольных манер (1968); Обнаженный человек (1971).

В своих работах Леви-Строс исследовал социально-духовные явления, характерные для жизни первобытных племен: правила браков, исчисление родства, ритуалы, формы религии и т.д. Наибольшее внимание он уделил анализу мифологического сознания. Он показал, что в мифах разных народов, которые никогда не общались друг с другом, существуют общие структуры. Одни и те же мифологические сюжеты и образы воспроизводились, по его мнению, с буквальной точностью в разных регионах мира. Причина этого в том, что логические структуры мифологического сознания являются своеобразным воспроизведением фундаментальных противоречий в жизни первобытного общества, которое на всех континентах проходит одни и те же стадии развития.

Исследуя структуры мифологического сознания, Леви-Строс стремится вычленить то, что было бы общим для всех культур и потому явилось бы выражением объективных механизмов, определяющих культурное творчество человека, само функционирование человеческого интеллекта, иными словами, раскрыть "анатомию человеческого ума".

По мнению Леви-Строса, между мифологическим мышлением далекого прошлого и мышлением современных развитых народов нет качественного различия. Более того, "дикарскому мышлению", по Леви-Стросу, свойственна гармония чувственного и рационального, которая утрачена современной цивилизацией. Подобную гармонию он усматривал в способности мифологического сознания не просто отражать, а опосредовать и разрешать противоречия жизни человека с помощью "бинарных оппозиций" мышления и языка (сырое - приготовленное, растительное - животное и т.д.). Леви-Строс утверждает, что за этими противоположностями языка скрываются реальные жизненные противоречия, прежде всего между человеком и природой, и эти противоречия отражаются в мифологическом мышлении в "зашифрованном" виде.

Печальные тропики: «Печальные тропики» – одно из первых эссе, одновременно тропических и научных, в котором исследуются иные, отличающиеся от нашего способы существования. Итак, о чем же рассказывает нам Леви-Строс? О том, что тропики печальны, потому что они разорены белыми; что местные племена скоро вымрут от эпидемий, которые мы им нанесли; что индейцы кадувео, бороро, намбиквара и тупи-кавахиба могут похвастаться образом жизни куда более естественным, подлинным и прекрасным, нежели современные люди.

На формирование филос. взглядов Л.-С. в различной степени повлияли идеи Ж.Ж. Руссо, фр. социологическая школа (Э. Дюркгейм), амер. культурная антропология (Ф. Боас, А.Л. Крёбер), психоанализ (З. Фрейд, К.Г. Юнг), исследования в области структурной лингвистики (Ф. де Соссюр, Н.С. Трубецкой, Р. Якобсон и др.).

Следует заметить, что задолго до появления философского структурализма сложился структурализм как метод научного исследования, получивший название метода структурного анализа. Сущность его заключается в выделении и исследовании структуры как совокупности "скрытых отношений" между элементами целого, выявление которых возможно лишь "силой абстракции". Структурный анализ предполагает отвлечение от развития системы, ее взаимодействий и изменений в разные моменты времени.Представители французского философского структурализма перенесли метод структурного анализа языка на более сложные феномены культуры. Основанием для такого переноса является признание того, что язык есть фундамент всей духовной жизни.

Именно структурная лингвистика послужила для Л.-С. примером успешного применения структурных методов и образцом для разработки структурной антропологии. Суть этого метода сводилась к переходу от изучения сознательных лингвистических явлений к исследованию их бессознательного базиса, к обнаружению действующих там общих структурных законов. Оценив преимущества этого метода, Л.-С. выдвинул предположение, что природа различных сторон социальной жизни - обычаев, социальных установлений, норм поведения, искусства, религии, права и т.д. - аналогична природе языка, что социальные явления тесно связаны с бессознательной умственной деятельностью и подчинены законам, которые нельзя установить при эмпирическом исследовании.

По его мнению, физическая реальность отлична от наших восприятий и гипотез о ней. Наши органы чувств и мышление воспринимают эту реальность в весьма искаженном виде, от них скрыта ее подлинная структура. Ведь мы воспринимаем лишь символ объекта, который еще нужно расшифровать. Философы даже не могут объяснить, почему мы воспринимаем только символы, которые совершенно непохожи на сами объекты. Свое собственное филос. решение проблемы субъекта и объекта Л.-С. формулирует предельно четко: объект надо искать в самом человеке, в бессознательной структуре его разума и мыслительной деятельности.

Согласно Л.-С.. бессознательная структура человеческого разума остается неизменной, соответственно неизменна и природа человека. Она не зависит от биологической и когнитивной эволюции Homo sapiens. Бессознательное всегда остается пустым, лишенным образного содержания. В отличие от бессознательного подсознание индивидуально, оно выступает у Л.-С. как хранилище воспоминаний и образов, которые каждый индивидуум накапливает в течение всей своей жизни. Подсознание - это своего рода индивидуальный словарь, который структурируется и организуется бессознательным, его универсальными законами (аналогично фонологическим законам, которые действительны для всех языков).

Т.о., согласно Л.-С.. природа человека неизменна, изменяться может лишь эмпирическая реальность - предметы, нравы, обычаи, взгляды, язык и т.д.

Итак, согласно Л.-С.. человек всегда мыслил одинаково «хорошо», менялись только объекты, к которым прилагалось его мышление. Однако если эмпирическая реальность и изменяется, то лишь в негативном направлении, т.к. ее связь с бессознательной структурой разума нарушается. Современный человек, представитель цивилизованных популяций, отличается от человека первобытного по своему внешнему Я, а также тем, что связи между его внутренним и внешним Я оборваны историей. Есть лишь один путь восстановить утраченные связи объекта с субъектом, культуры с природой - это добиться интеграции атрибутов цивилизованных обществ с атрибутами первобытных, «холодных» обществ, которые никогда не изменяются и живут в гармонии с природой.

I. Путевые листки Оглядываясь назад На корабле II. Новый Свет «Ловушка» Гуанабара Переход через тропики Города и деревни III. Кадиувеу Парана Пантанал На лике Индейское общество и его стиль IV. Бороро Золото и алмазы «Добрые дикари» Живые и мертвые V. Намбиквара Затерянный мир В сертане На телеграфной линии В семье Урок письма Мужчины, женщины, вожди VI. Тупи-кавахиб На пироге Робинзон В лесу Деревня со сверчками Фарс о Жапиме Амазония Серитал

Книга, которую Вы только что открыли, впервые вышла в свет во Франции почти тридцать лет назад, но до сих пор не утратила интереса для самых разных групп читателей. Тому, чье внимание она привлечет, надо иметь в виду, что перед ним не полное, а значительно сокращенное издание сочинения Клода Леви-Строса. Дело в том, что его автор не только этнограф-индеанист, но и теоретик, создатель так называемой французской школы структурализма.

Редакции географической литературы издательства «Мысль», исходя из своего профиля и учитывая интерес традиционного круга их читателей, публикуют главным образом те главы книги «Печальные тропики», которые носят географический или этнографический характер. Живо и непринужденно рассказывает в них автор о городах, сельских местностях и природе Бразилии. Большое место в книге занимают описания нескольких племен бразильских индейцев (кадиувеу, бороро, намбиквара, тупи-кавахиб), изучавшихся Леви-Стросом в годы, непосредственно предшествовавшие началу второй мировой войны.

Многое из увиденного произвело на него грустное впечатление, печальным показалось будущее индейцев, и сама книга получила название «Печальные тропики». Она принадлежит к этнографической классике и до сих пор часто упоминается в работах по латино-американистике и теории этнографической науки.

Думается, что это произведение, впервые выходящее в русском переводе, с интересом и пользой прочтут не только географы и этнографы, но и все, кому хотелось бы знать, каким был Южно-Американский континент несколько десятилетий назад, как жило его население, особенно коренное. В конце 30-х годов Леви-Строс был профессором университета в городе Сан-Паулу. Этнографические материалы, собранные им в 1935–1938 годах, легли в основу не только «Печальных тропиков», но и многих его сугубо научных работ.

Можно только удивляться, какой огромный фактический материал сумел собрать Леви-Строс во время своих в общем-то недолгих полевых исследований. Вот некоторые из опубликованных им на их основе статей и книг: «Война и торговля у индейцев Южной Америки» (1942 г.), «О некоторых чертах сходства в структуре языков чибча и намбиквара» (1948 г.), цикл работ, посвященных индейцам тупи-кавахиб, намбиквара, правобережья реки Гуапоре, верховьев реки Шингу в многотомном справочнике по южноамериканским индейцам (1948 г.), «Семейная и социальная жизнь индейцев намбиквара» (1948 г.).

Перечислены лишь работы, непосредственно касающиеся отдельных групп южноамериканских индейцев. Но едва ли не еще более широко материалы об индейцах, особенно по их мифологии, используются Леви-Стросом в его теоретических сочинениях, таких, как четырехтомник «Мифологические», включающий тома «Сырое и вареное», «От меда к пеплу», «Происхождение застольных манер», «Голый человек» (1964–1971 гг.).

Первую из этих книг известный бразильский этнограф Герберт Бальдус назвал самым глубоким и полным анализом мифологии индейцев Бразилии. Мифы южноамериканских индейцев и этнографические материалы о них Леви-Строс широко привлекает и в других произведениях общего характера, в основном для того, чтобы подкрепить доминирующую в его теоретических построениях идею противопоставления природы и культуры, не забывает он этой темы и в «Печальных тропиках», тесно связывая ее с характеристикой структуры индейских обществ, с представлениями самих индейцев о жизни, о мироздании.

Вообще надо заметить, что теоретические воззрения Леви-Строса ощущаются во многих местах книги, и прежде всего там, где он обращается к социальной организации тех или иных индейских племен. Главное для автора - формальная структура взаимоотношений, неизменная и существующая как бы вне истории. Анализируя ее, Леви-Строс не раз на протяжении книги описывает доклассовые общества индейцев, например мбайя-гуайкуру, и при этом пользуется категориями классового феодального общества. Мы читаем о королях и королевах, сеньорах и крепостных у индейцев, находившихся на первобытнообщинном уровне!

С такой интерпретацией индейских обществ не могут согласиться не только представители марксистской школы в этнографии. По сути дела ее не принимает никто из современных индеанистов. Самое ценное в книге - факты о жизни бразильских индейцев в годы, предшествовавшие второй мировой войне.

С той далекой поры в Бразилии многое изменилось. В послевоенные годы и вплоть до недавнего времени страна переживала период быстрого экономического развития. Валовой национальный продукт рос в среднем на 6 % в год. Благодаря высокой рождаемости стремительно увеличивалась и численность населения. С 1940 по 1980 год она возросла втрое - с 40 миллионов до 120 миллионов человек (в округленных цифрах).

В результате этого примерно со второй половины 60-х годов в Бразилии резко возрос интерес к экономическому освоению и заселению мигрантами из других частей страны ранее слабо освоенных северных и западных территорий, именно тех, которые служили убежищем для остатков некогда многочисленного индейского населения. Дополнительным стимулом для этого, по словам бразильской печати «марша на север», стало стремление защитить национальные богатства окраинных областей от фактического захвата их иностранными, прежде всего североамериканскими, монополиями, активно действующими в Амазонии в последние десятилетия.

Чтобы связать эту область с остальной частью Бразилии, были построены и строятся сейчас многие тысячи километров, автомобильных дорог. Они проходят по землям, на которых живут или жили к началу строительства свыше 30 индейских племен, и среди них - упоминаемые в «Печальных тропиках» намбиквара. По обе стороны каждой дороги выделяются широкие стокилометровые зоны для сельскохозяйственной колонизации. Крупнейшая из дорог - Трансамазонская магистраль «разрезала» территорию племени намбиквара, нарушив межплеменные связи.

Строительство дорог сопровождается созданием крупных про-: М"ышленных и сельскохозяйственных (особенно скотоводческих) комплексов в Серра-дос-Каражас между реками Шикгу и Арагуая, в Рондонии, Мату-Гросу и других северных и западных штатах и федеральных территориях. Коренное население насильственно переселяется из районов, предназначенных для экономического освоения, на земли, малопригодные для ведения традиционного хозяйства или принадлежащие другим племенам. Более того, и в первой половине XX века, и в последние десятилетия было известно немало случаев прямого истребления индейских племен бандами наемных убийц, состоящими на службе крупных скотоводов, различных колонизационных обществ и т. д.

Как отмечал в одной из своих работ известный бразильский этнограф и прогрессивный общественный деятель Дарси Рибейро, в первые годы XX века на индейцев, противившихся захвату их земель, охотились как на диких зверей. Целые племена уничтожались бандами профессиональных охотников на индейцев. Эти банды находились на жалованье у правительств штатов или различных колонизационных обществ. Еще более драматичным, по мнению названного исследователя, было положение племен, находившихся в «мирном сосуществовании» с бразильским обществом. Уже не способные защитить себя, они подвергались всякого рода насилиям. Их сгоняли с земли, если она представляла малейшую экономическую ценность, принудительно и практически бесплатно заставляли работать на латифундистов и других представителей бразильского капитализма и т. п. Вопиющие факты геноцида отмечались и относительно недавно. Например, в Мату-Гросу в 60-х годах было убито большое число индейцев бороро, в Пара - кайяпо. В тот же период избиения индейцев неоднократно устраивались и в Рондонии.

Жизни многих индейцев были унесены эпидемиями болезней, занесенных пришлым населением. В результате всего этого численность коренного населения Бразилии резко сократилась. По некоторым оценкам, в текущем столетии она снизилась в несколько раз и в настоящее время едва ли достигает более 150 тысяч человек.

Целый ряд индейских племен, и среди них упоминаемые в книге Леви-Строса тупинамба, обитавшие на атлантическом побережье Бразилии, исчезли с лица земли. Потому-то так ценны наблюдения Леви-Строса, проведенные в годы, когда культура бороро или намбиквара была гораздо меньше затронута внешними влияниями, чем теперь.

«Печальные тропики» Леви-Строса не научно-популярное, а научно-художественное произведение. Поэтому в нем, естественно, нет общей характеристики индейского населения Бразилии, нет и систематизированного рассказа о его судьбе. Между тем знакомство с ними позволило бы лучше оценить приводимые Леви-Стросом этнографические описания, представить себе общую картину жизни и истории бразильских индейцев. Тем читателям, которые разделяют это мнение, мы адресуем своего рода введение в этнографический мир Бразилии.

Распадаясь по своей языковой принадлежности на группы родственных племен, индейцы Бразилии в XIX–XX веках расселялись по территории страны в основном следующим образом. Ара-ваки образовывали (и образуют) наиболее компактную однородную группу на северо-западе Амазонии, по берегам рек Риу-Негру, Япура и Путумайо. Карибы живут главным образом к северу от Амазонки и к востоку от Риу-Негру, а тупи-гуарани занимают область к югу от этой реки. В прошлом они жили вдоль всего атлантического побережья Бразилии. Племена языковой семьи жес живут в бассейне рек Токантинс - Шингу на севере страны и в бассейне рек Тиете - Уругвай на юге, мбайя-гуайкуру расселены на западе Бразилии вблизи границы с Парагваем, пано обитают на юго-западных притоках Амазонки - Укаяли, Жавари, Журуа.

Есть и более мелкие языковые семьи, такие, как тукано, яноама и другие. Отдельные индейские языки остаются неклассифицированными или определяются как изолированные.

Основой традиционного хозяйства большинства индейцев Бразилии является подсечно-переложное земледелие в сочетании с рыболовством, охотой и собирательством. Важнейшие возделываемые ими сельскохозяйственные культуры - маниок, кукуруза, тыква, в некоторых районах - бананы. В настоящее время ведение традиционного хозяйства во многих районах страны дополняется работой по найму.

По территориальному размещению, некоторым особенностям культуры и степени затронутости европейским влиянием современн ных индейцев Бразилии принято объединять в несколько этнокультурных ареалов.

Индейские племена, живущие к северу от реки Амазонки, включаются исследователями в североамазонский ареал. В целом для индейцев этого ареала типичны высокая степень аккультурации (взаимовлияния культур различных племен) и, как следствие этого, значительная схожесть культур. Чаще всего однотипна и их традиционная социальная организация.

Почти все индейцы ареала, за исключением племен крайнего запада, живут небольшими соседско-семейными общинами, насчитывающими обычно не более 60–80 членов каждая. На западе ареала существуют или существовали в недавнем прошлом родовые общины.

Значительная часть индейцев ареала живет вне зоны интенсивной капиталистической колонизации. Некоторые племена на севере штата Пара избегают любых контактов с неиндейским населением. По уровню сохранения самобытной культуры североамазонский ареал подразделяется на несколько подареалов. Так, один из них совпадает с федеральной территорией Амапа, областью интенсивной капиталистической колонизации. Большинство живших здесь в прошлом индейских племен давно вымерли, ассимилировались или были уничтожены. Здесь сохранились лишь четыре группы индейцев: паликур, карипуна, галиби-марворно и галиби. Почти все индейцы этих групп двуязычны, и у них мало что осталось от традиционной культуры.

Другой подареал включает северную часть штата Пара, а также часть штата Амазонас и федеральной территории Рорайма до реки Риу-Бранку на западе. Живущие здесь индейские племена апарай, урукуяна, ваяна, пианакото-тирио сравнительно изолированы от влияния неиндейского населения. Многие племена подареала еще не имели с ним прямых контактов. Одно из них, племя арарау, селения которого расположены в междуречье Жатапу и Випи. Оно, как и другие подобные ему племена, в основном сохранило старую культуру и продолжает пользоваться каменными орудиями. В отдельный подареал выделяется район лесов и саванн к северу от Риу-Негру. Подавляющее большинство живущих здесь племен принадлежит к языковой семье яноама.

Кроме вышеназванных в североамазонском ареале принято выделять еще три подареала: саванны к востоку от Риу-Бранку, бассейн правых притоков Риу-Негру и, наконец, реку Путумайо. В саваннах живут таулипанг, макуши и вапишана. Они утеряли значительную часть традиционной, особенно материальной, культуры и в экономическом отношении также тесно связаны с окружающим неиндейским населением. Как правило, они нанимаются на сезонные работы. На правых притоках Риу-Негру - реках Исана и Вау-пес - обитают банива и тукано. На реке Путумайо живут тукуза, расселенные также в Перу и Колумбии.

Второй этнокультурный ареал Бразилии - Журуа - Пурус включает индейские племена или их остатки, живущие в долинах рек, впадающих в Амазонку с юга - от Пуруса на востоке до Жа-вари на западе. Индейцы этого ареала принадлежат главным образом к языковым семьям: аразакской (апурина, паумари, дани и др.) и пано (ямннава, марубо и др.). Некоторые местные племена, такие, как катукина или майо, говорят на неклассифицированных языках. Многие индейцы, живущие на глазном течении рек, заняты в местной экономике. Те же, кто обитает на мелких несудоходных реках, нередко не поддерживают связей с неиндейским населением и продолжают вести традиционное хозяйство. Третий этнокультурный ареал расположен в бассейне реки Гуа-поре. В начале XX века здесь активно велся сбор каучука. В это время, а также в последующие десятилетия были истреблены или вымерли большинство живущих здесь индейских племен. Из сохранившихся же наиболее многочисленны карипуна, намбиквара, па-каас новас. До последних лет, а именно до постройки Трансамазонской магистрали, контакты этих племен с пришлым населением были невелики ввиду малочисленности последнего.

Четвертый ареал включает территорию между реками Тапажос и Мадейра. Индейцы, живущие здесь, в большинстве своем говорят на языках тупи. Они подразделяются на племена мауэ, мунду-руку, паритинтин, апиака и др. Те из них, кто живет на севере и западе ареала, имеют постоянные экономические связи с окружающим неиндейским населением и во многом утеряли традиционную материальную культуру. Лучше сохранилась старая социальная структура. У индейцев южной и восточной частей названного ареала внешние контакты более редки, чем у их северных соседей. Пятый ареал - это область верховьев реки Шингу. Большую часть ареала занимает индейская резервация Национальный парк Шингу. Для живущих здесь индейцев камайюра, ауэто, трумаи, суйя, тшикао и других характерны большое культурное единообразие и экономическая, а также и социальная взаимозависимость между племенами, несмотря на то что они различаются по своему происхождению и языкам. У индейцев резервации искусственно сохраняются традиционная культура и социальная организация. В условиях современной Бразилии это обеспечивает им лучшее выживание, чем у тех индейских групп, чья традиционная культура насильственно разрушается в ходе капиталистической колонизации глубинных районов страны.

Бассейн нижнего и среднего течения реки Шингу, речная сеть Токантинса и Арагуаи образуют территорию шестого ареала, большая часть индейского населения которого говорит на языках семьи жес. Главным образом по языковым особенностям живущие здесь племена подразделяются на три группы: тимбира в долине Токантинса, кайяпо в долине Шингу и акуэ на крайнем юге ареала. Одни из племен ареала, например паракана, до сих пор в своем большинстве уклоняются от контактов с пришлым населением, другие, например бороро, находятся в состоянии этнического распада и социальной деградации в результате захвата пришлым населением исконных индейских земель, что лишает бороро средств к существованию и вынуждает их нищенствовать.

Индейцы седьмого ареала, занимающего бассейны рек Пиндаре и Гурупи, принадлежат к языковой семье тупи. Здесь живут тембе, аманайе, туривара, гуажа, урубус-каапор, гуажажара. В последние десятилетия наблюдался большой приток бразильских колонистов на север и юг ареала, проникновение на индейские земли сборщиков орехов. Традиционная культура более или менее полно сохраняв ется лишь у обитающих в центральной части ареала гуажа и урубус-каапор. Восьмой ареал находится в зоне степей к востоку от реки Парагвай. Здесь живут терана (араваки), кадиувеу (мбайя-гуайкуру) и гуато. Все они в значительной степени утеряли традиционную культуру и социальную организацию.

Девятый ареал - река Парана - занимает земли от южной части штата Мату-Гросу до границ Риу-Гранди-ду-Сул. Здесь живут индейцы гуарани, подразделившиеся уже в колониальную эпоху на три группы: кайюа, мбуа и нандева. Они живут вперемежку с неиндейским населением, а также с индейцами терена на западе и кай-нканг на востоке.

Десятый ареал занимает территорию между рекой Тиете на севере и Риу-Гранди-ду-Сул на юге и включает внутренние районы штатов Парана и Санта-Катарина. Это густо заселенная область, где наряду с бразильцами много неассимилированных европейских, в частности немецких и японских, иммигрантов. Индейцы этого ареала подразделяются на две близкие по культуре и языку группы - собственно кайнканг и шокленг. Они живут в резервациях, сельскохозяйственные угодья которых недостаточны, чтобы обеспечивать индейцам существование за счет собственного хозяйства. Поэтому индейцы систематически работают по найму. Из традиционной культуры они сохранили лишь отдельные обычаи, язык и племенное самосознание.

И наконец, одиннадцатый ареал находится на северо-востоке Бразилии, на территории между рекой Сан-Франсиску и Атлантическим океаном. Здесь кроме бразильского земледельческого и скотоводческого населения живут остатки различных по своему происхождению племен потигуара, шукуру, камбива, атикум, панкарару, фулнио, машакали и др. К настоящему времени почти все эти племена утратили свою территориальную целостность, и индейские селения располагаются чересполосно с деревнями неиндейского населения. Все племена ареала, кроме фулнио и машакали, утеряли свои языки и традиционную культуру. Однако окончательная ассимиляция индейцев ареала сдерживается как антииндейскими предрассудками, распространенными среди местного бразильского населения, так и различиями в социальном положении между индейцами и неиндейцами, обусловленными, в частности, наличием в названном ареале индейских резервационных земель при постах Индейского национального фонда.

То расселение индейцев, о котором мы рассказали, в известной степени отражает размещение индейских племен по территории Бразилии к началу португальской колонизации, то есть к XVI веку. Тогда коренное население насчитывало несколько миллионов человек. К нашему столетию по многим

причинам и в большой мере в результате массового уничтожения и порабощения индейцев страны европейскими завоевателями оно сократилось до 200–500 тысяч человек. Как уже говорилось, многие индейские племена в послевоенные годы вообще прекратили свое существование, а некоторые в значительной степени утратили самобытную культуру.

В начале XX века многие факты о трагическом положении индейцев выявились и стали известны бразильской общественности в результате работы так называемой телеграфной комиссии, возглавлявшейся Кандидо Мариано да Сильва Рондоном, упоминаемым Леви-Стросом. Эта комиссия, прокладывая телеграфную линию через северную часть Мату-Гросу, встретила на своем пути много индейских племен и установила с ними мирные отношения. Тем самым она опровергла широко распространенную в то время в Бразилии легенду о свирепости и кровожадности индейцев, - легенду, использовавшуюся для оправдания истребления коренного населения страны.

Отчеты комиссии привлекли внимание прогрессивных кругов бразильской общественности к судьбам коренного населения. В 1910 году Рондону при поддержке передовых кругов городского населения удалось добиться создания государственной организации «Служба защиты индейцев», которую он и возглавил. Девизом этой организации стали слова Рондона: «Умереть, если нужно, но никогда не убивать».

В начальный период деятельности «Службы зашиты индейцев», когда ею руководили люди, искренне стремившиеся облегчить участь коренного населения, этой организации удалось несколько смягчить тяжелые последствия столкновения индейцев с капиталистическим обществом. Но в то же время проводившаяся «Службой защиты» работа по «умиротворению» индейских племен глубинных районов объективно создавала предпосылки для проникновения в эти районы носителей капиталистических отношений: разного рода предпринимателей, спекулянтов землей, скотоводов, латифундистов и тому подобных, вытеснявших «умиротворенных» индейцев с их исконных земель. Таким образом, деятельность по «умиротворению» непокорных племен вне зависимости от желания тех, кто ее осуществлял, служила прежде всего интересам капиталистического освоения новых районов. Чтобы как-то уберечь индейцев от последствий этого освоения, «Служба защиты» создала более сотни своих постов в районах расселения отдельных племен. При этих постах были выделены земли (составлявшие, как правило, лишь небольшую часть прежних племенных земель) для использования их исключительно индейцами. Иногда такие резервационные земли способствовали консолидации индейских этнических общностей (например, терена, частично тукана), препятствовали их распылению и деэтнизации. Вместе с тем даже в начальный период деятельности «Службы защиты индейцев» эта организация исходила из постулата о неизбежности поглощения индейских обществ национальным. Как справедливо считает известный индеанист Кардосо де Оливейра, политика «Службы защиты индейцев» была направлена на то, чтобы подавить стремление индейских обществ к самоопределению. По существу политика защиты индейцев, осуществлявшаяся названной организацией, носила патронажный и филантропический характер. Идее миссионеров о религиозном «обращении дикарей» как пути к спасению их душ пришло на смену мнение руководства «Службы защиты», что «спасение» индейцев может быть достигнуто посредством технической эволюции их хозяйства и участием в производстве товаров, имеющих коммерческую ценность для бразильского общества. Такая тенденция привела к превращению постов «Службы защиты» в коммерческие предприятия. В результате частых смен руководства «Службы защиты» эта организация с течением времени все дальше отходила от задач защиты интересов коренного населения и все больше превращалась в послушное орудие тех бразильских кругов, которые стремились как можно быстрее очистить вновь осваиваемые земли от индейских племен. Но даже тогда, когда отдельные служащие названной организации действительно стремились защитить своих подопечных от насилий и притеснений, они по большей части ничего не могли сделать, так как «Служба защиты» не располагала ни необходимыми финансовыми средствами, ни юридическими правами для реального выполнения формально возложенных на нее функций.

В середине 60-х годов в ходе подготовки к осуществлению программы освоения глубинных районов страны, о чем уже говорилось выпе, правительство Бразилии сочло целесообразным ликвидировать маломощную и полностью дискредитировавшую себя «Службу зашиты индейцев» и создать вместо нее так называемый Индейский национальный фонд (ФУНАИ). Эта государственная организация формально должна была заботиться об индейцах, с тем чтобы в кратчайший срок превратить их в плотников, строительных рабочих и т. п. В тех же случаях, когда это невозможно или невыгодно, Индейский национальный фонд переселяет индейцев в места, не представляющие интереса для промышленного освоения или сельскохозяйственной колонизации.

Попытка быстро ассимилировать индейцев, превратив их в резерв наиболее бесправной и дешевой рабочей силы страны, совершенно нереальна. Как отмечал несколько лет назад Орландо Вилас-Боас в своем выступлении перед выпускниками университета Бразилиа, фактически те, кто призывает к быстрой ассимиляции коренного населения, видят в существовании индейцев препятствие для развития Бразилии, «темное пятно на сверкающей дороге прогресса, которое надо удалить во имя цивилизации». Однако пионерный фронт Бразилии - серингейрос, гаримпейрос, сборщики орехов, являющиеся наиболее отсталой частью населения страны, не способны ассимилировать коренное население. В южной части Бразилии, в штатах Парана, Сан-Паулу, на юге штата Мату-Гросу на постах Индейского национального фонда живут индейцы кадиувеу, гуарани, кайнканг, давно вовлеченные в национальную экономику, но никто из них не ассимилировался полностью. Все названные племена сохраняют самосознание, язык и остатки традиционной культуры, но они не счастливее своих предков. Терпя неудачу в попытках быстро ассимилировать индейцев, ФУНАИ стремится максимально использовать их как рабочую силу и в результате превратился в государственную организацию по эксплуатации индейцев. При этом для индейцев, работающих на Индейский национальный фонд, предусмотрена минимальная, установленная для данного района Бразилии заработная плата, но и ею они не могут распорядиться сами. Все покупки контролируются, по крайней мере официально, служащими ФУНАИ. В его пользу также отчисляется существенная часть от любых доходов индейцев резерваций. Это так называемая рента индихена, которая формально должна составлять 10 процентов от доходов индейцев, а фактически значительно превышает эту долю. Даже такие благожелательно относящиеся к деятельности ФУНАИ исследователи, как Э. Брукс, Р. Фуэрст, Дж. Хемминг и Ф. Хаксли, в своем отчете о положении бразильских индейцев за 1972 год были вынуждены признать, что рента индихена является скрытым налогом, которым государство облагает индейцев и за счет которого финансируется деятельность Индейского национального фонда. Например, индейцы гавиозс, живущие к востоку от реки Токантинс, работают на сборе бразильского ореха. Его рыночная цена составляла в начале 70-х годов от 60 до 100 крузейро за гектолитр. ФУНАИ платил индейцам за то же количество 17 крузейро, из которых, по утверждению сборщиков, 10 забирал в свою пользу назначенный фондом «капитан» резервации.

Таким образом, ФУНАИ действует не в интересах индейцев, а в целях пособничества экспансии бразильского капитализма. В этом отношении Индейский национальный фонд не отличается от «Службы защиты индейцев» в последний период ее существования. Индейские земли продаются бразильскими властями частным лицам. Например, так была продана большая часть земель индейцев нам-биквара в Мату-Гросу. Продаются даже земли, на которых стоят индейские селения. Служащие же ФУНАИ в своей основной массе не только не препятствуют этому, но, по утверждению известного исследователя современного положения бразильских индейцев В. Хенбери-Тенисона, сами занимаются устранением индейцев с пути «прогресса», часто не зная при этом ни численности индейцев, ни названий племен, ни их точного расселения. Служащие постов Индейского национального фонда сдают земли резерваций в аренду неиндейцам, забирая себе арендную плату. О подобной практике в резервациях индейцев хокленг и кайнканг на юге Бразилии пишет С. Коэльо дос Сантос. При этом индейцы используются арендаторами в качестве батраков за плату ниже гарантированного минимума. Таким образом служащие постов и местные латифундисты совместно эксплуатируют местное население. Нередко Индейский национальный фонд разрешает частным фирмам разрабатывать природные богатства на территории резерваций. В резервации Арипуана, где после «умиротворения» были поселены индейцы суруи, с началом деятельности там частных фирм среди этих племен стали распространяться туберкулез и различные хронические болезни, что привело к резкому возрастанию смертности. А индейцев паракана, по сообщениям бразильской печати, заразили венерическими болезнями сами служащие Индейского национального фонда.

Мы уже упоминали о том, какие губительные последствия для индейцев имеет проведение через территорию резерваций автомобильных дорог. Но это строительство продолжается. Несмотря на борьбу прогрессивной общественности Бразилии против планов строительства автострады в так называемом Национальном парке Шингу, единственной резервации страны, где численность индейцев в последние десятилетия не только не падала, а даже увеличивалась благодаря самоотверженной заботе о племенах района известных всему миру братьев Вилас-Боас, эта дорога, разрезавшая территорию «парка», была построена. Только за три года, с 1972 по 1975, численность крен-акароре, живших в районе строительства, уменьшилась с пятисот до восьмидесяти человек из-за эпидемий, убийства индейцев строителями и тому подобных причин. Остатки этого племени были недавно перевезены братьями Вилас-Боас в отдаленную часть резервации.

Трансамазонская магистраль, прошедшая через резервации не только намбиквара, но и пареси, привела к нарушению традицией? ного образа их жизни, разрыву связей между территориальными группами племен, распространению среди индейцев нищенства и проституции.

В 1974 году анонимная группа бразильских этнографов представила Индихенистскому институту в Мехико составленный ими документ, озаглавленный: «Политика геноцида против индейцев Бразилии». В нем делается вывод, что положение бразильских индейцев сейчас во многих отношениях хуже, чем когда бы то ни было.

Одним словом, в Бразилии продолжается геноцид и этноцид коренного населения, которые были иронически названы X. Берге-сом в статье, опубликованной в одном из кубинских изданий, «ступенями приобщения бразильских индейцев к цивилизации» (конечно, автор имеет в виду капиталистическую «цивилизацию»).

Итак, политика Индейского национального фонда, как и политика его предшественницы «Службы защиты индейцев», не обеспечивает решения индейской проблемы в Бразилии. Те служащие ФУНАИ, кто не согласен с политикой, «в которой корыстные интересы ставятся выше интересов индейцев», вынуждены уходить из этой организации. Покидая ее, один из видных индеанистов-практиков - А. Котрим Нето заявил, что продолжение нынешней политики приведет к полному исчезновению индейцев. Называются даже даты, когда это случится. Многие индеанисты убеждены, что последний индеец исчезнет в Бразилии прежде, чем наступит третье тысячелетие.

Руководство ФУНАИ утверждает, правда, что дело обстоит совсем не так плохо и что в Бразилии в середине 70-х годов насчитывалось 180 тысяч индейцев, из которых около 70 тысяч находилось в сфере деятельности названной государственной организации. Однако эта оценка не подкрепляется соответствующими данными по отдельным племенам и не принимается, пожалуй, ни одним из известных индеанистов. Как отмечает один из лучших знатоков индейской проблемы в Бразилии - Ж. Мелатти, «индейские общности исчезают двумя путями: через ассимиляцию их членов в бразильском обществе или в результате вымирания. В первом случае индейские общности исчезают, но люди, составлявшие их, сохраняются как члены бразильского общества. Во втором - исчезают и общности, и люди. И этот второй вариант встречается гораздо чаще, чем первый».

Уменьшению численности индейцев способствует и практикующаяся в некоторых резервациях стерилизация индеанок под предлогом, что деторождение вредно для здоровья той или иной женщины или что при меньшем числе детей их легче вырастить. Так, в резервации Вануире в штате Сан-Паулу, где живут индейцы кайн-канг, операция стерилизации сделана почти половине женщин бра-коспособного возраста.

В целом на протяжении XX века перестали существовать не менее сотни племен бразильских индейцев. Более точную цифру трудно назвать, так как не всегда ясно, когда речь идет о племени, а когда о его подразделении. В середине века, по мнению весьма авторитетного бразильского исследователя Д. Рибейро, в этой стране сохранялось менее чем полторы сотни племен, причем в некоторых из них было лишь по нескольку членов. В начале 80-х годов столь же компетентный индеанист Кардосо де Оливейра насчитывал 211 племен. В какой-то степени это увеличение связано с обнаружением новых, дотоле неизвестных племен или же остатков племен, считавшихся навеки исчезнувшими. Из племен, неизвестных еще несколько десятилетий назад, можно назвать индейцев шота реки Параны, первые контакты с которыми датируются 1955 годом. Тогда их было сто, а к 1970 году осталось пять или шесть человек. Пока еще не исчезли, но очень сильно сократились в численности тупи-кавахиб, которые упоминаются Леви-Стросом среди племен, находящихся на грани вымирания. Последующие исследования, казалось, подтвердили предположения Леви-Строса. Д. Рибейро в 50-х годах писал об одной из двух групп тупи-кавахиб, а именно об итогапук, как об исчезнувшей. Но позднее они были снова обнаружены. К 70-м годам итогапук вместе с бока-негра, другой группой тупи-кавахиб, насчитывали около сотни человек, избегавших всяких контактов с неиндейским населением. Известны и другие подобные примеры. Можно, как это делают некоторые ученые, не соглашаться с оценкой численности современного индейского населения Бразилии в 50–70 тысяч человек, которую дает В. Хенбери-Тенисон, и считать, что она выше и составляет 100–120 тысяч человек, как, например, полагает Кардосо де Оливейра. Но эти разночтения не меняют той непреложной истины, что численность коренного населения Бразилии быстро сокращается и одно племя за другим уходит в небытие. С этим согласны все, кто изучает индейцев.

Не вызывает споров и то, что подавляющее число бразильских индейцев в значительной степени подверглось влиянию капиталистического общества, чему способствовала в последние десять-пятнадцать лет так называемая внутренняя колонизация глубинных районов страны. К началу 80-х годов примерно лишь 20 процентов общего числа известных племен бразильских индейцев не имели более или менее постоянных контактов с неиндейским населением и жили в сравнительной изоляции от мира капитализма. Подавляющее большинство таких групп обитают в

амазонской сельве, причем не вдоль главного русла реки, а на боковых, часто несудоходных притоках. Труднодоступность многих районов Амазонии способствовала тому, что индейцы до сих пор сохранились в штатах Пара, Амазонас, Акри, Рондония и в федеральной территории Рорайма, где живет 60 процентов общего числа известных бразильских племен. На штаты Мату-Гросу, Мату-Гросу-ду-Сул и Гояс приходится 22 процента племен, а на северо-восток, юго-восток и юг Бразилии - соответственно 12, 4 и 2 процента. В процентном отношении индейцы составляют ничтожную долю от 122-миллионного населения Бразилии. Но, как замечает Кардосо де Оливейра, ошибочно считать, что индейцы сегодня не имеют в Бразилии заметного политического веса.

В последние годы вопрос о положении индейцев глубоко проник в общественное сознание бразильцев. Теперь никто не скажет, что в Бразилии нет индейцев, как сказал полвека назад Леви-Стросу посол этой страны во Франции. В середине 70-х годов в одиннадцати штатах Бразилии возникли шестнадцать добровольных обществ «Помощи индейцам», «Друзей индейцев» и с иными сходными названиями. Появление этих обществ было следствием нескольких причин: общего подъема демократического движения в Бразилии после долгих лет правления военной диктатуры, увеличения контактов с индейцами в ходе промышленного и сельскохозяйственного освоения бразильского Севера и, наконец, начала политической борьбы за свои права самих индейских племен, главным образом на севере страны. С 1974 по 1981 год состоялось пятнадцать конференций вождей индейских племен. В одной из последних встреч приняли участие 54 вождя и старейшины из 25 племен.

Летом 1981 года на четырнадцатой конференции вождей, состоявшейся в столице Бразилии, был создан «Союз индейских народов» (УНИНД), который будет вести переговоры с правительством, и особенно с Индейским национальным фондом, чтобы добиться выполнения так называемого статута индейца - закона, принятого в 1973 году и призванного охранять права коренного населения. Этим законом гарантируются материальные права индейцев, в том числе на занимаемые ими земли, право на сохранение своих обычаев, на медицинское обслуживание и обучение на родном и португальском языках. К сожалению, за 10 лет, прошедших со времени принятия этого закона, из всех его положений главным образом выполнялось одно - право государства выселять индейцев с их земель во имя «высших интересов нации» и «национальной безопасности». Тем не менее закон служил юридической основой для борьбы прогрессивных сил страны за права индейцев, правда, чаще всего безуспешной. И когда в середине 70-х годов бразильское правительство вознамерилось отменить закон о положении индейцев под предлогом их эмансипации от опеки властей, в защиту названного закона выступили как широкие демократические круги Бразилии, так и сами индейцы. Как заявил один из лидеров «Союза индейских народов» - Сатаре-Моуэ, «ФУНАИ саботирует наши права, записанные в статуте индейца. Мы должны объединиться, чтобы бороться с ФУНАИ за осуществление своих прав». А другой вождь, Паташо, сказал: «Наша борьба - это борьба ради всех индейских общин Бразилии, а не только тех, вожди которых собрались на конференцию».

Исход противоборства индейцев и ФУНАИ еще не ясен, но несомненно, что в Бразилии возникло индихенистское движение в общенациональном масштабе и наступает конец бесконтрольным и односторонним действиям властей в отношении своих подопечных - коренных жителей страны, заселивших ее земли за многие тысячи лет до появления на Американском континенте европейцев. Нынешняя ситуация далека от той, с которой столкнулся Леви-Строс во время путешествий по Бразилии: изменились и страна, и бразильцы, и главный объект внимания писателя - индейцы. Но понять настоящее трудно, а порой и невозможно без знания проин лого, того прошлого, к которому нас возвращает произведение Леви-Строса.

I. Путевые листки

Оглядываясь назад

Моя карьера решилась телефонным звонком в девять часов утра воскресным осенним утром 1934 года. Звонил Селестен Бугле, в то время директор Высшей нормальной школы. Вот уже несколько лет он жаловал меня несколько сдержанным расположением: во-первых, потому, что я не был выпускником Нормальной школы, а во-вторых, - и это главное - потому, что я не принадлежал к его «конюшне», к которой он питал весьма особые чувства. Безусловно, он не смог найти лучшего кандидата, ибо спросил меня отрывисто:

Вы все еще желаете заниматься этнографией?

Конечно!

Тогда выставляйте свою кандидатуру на должность преподавателя социологии в университете Сан-Паулу. Окрестности города полны индейцев, вы посвятите им свои выходные. От вас требуется дать окончательный ответ до полудня.

Слова «Бразилия» и «Южная Америка» значили для меня тогда не много. Тем не менее я и сейчас самым отчетливым образом вижу картины, которые возникли у меня в мозгу вслед за этим неожиданным предложением. Экзотические страны противополагались в моем представлении нашим, а слово «антиподы» приобретало более богатый и более наивный смысл, нежели его буквальное значение. Я бы очень удивился, если бы услышал, что какой-то представитель животного или растительного царства может выглядеть одинаково по разные стороны земного шара. Каждое животное, каждое дерево, каждая травинка должны были быть совершенно иными, с первого взгляда обнаруживать свою тропическую природу. Бразилия представала в моем воображении в виде групп изогнутых пальм, скрывающих здания причудливой архитектуры и утопающих в аромате курильниц. Эта деталь, связанная с обонянием, закралась, по-видимому, из-за того, что звучание слов «Bresll» и «gresiller» бессознательно воспринималось одинаково. Тем не менее благодаря ей - и вопреки всему приобретенному опыту - еще и сегодня я думаю о Бразилии прежде всего как о курящемся благовонии.

Когда я теперь оглядываюсь на эти картины, они уже не кажутся мне такими произвольными. Я узнал, что точность описываемой ситуации выявляется не столько из каждодневного наблюдения, сколько из терпеливого и постепенного отбора, чье зыбкое понятие, навеваемое ароматом благовоний, возможно, уже напрашивалось на применение. Научная экспедиция заключается в большей мере не в том, чтобы покрывать расстояния на земле, а в том, чтобы делать находки на ее поверхности: мимолетная сценка, фрагмент пейзажа, схваченное на лету размышление - только они позволяют понять горизонты, которые иначе нам ничего не говорят.

В тот момент странное обещание Бугле относительно индейцев ставило передо мной другие проблемы. Откуда он взял, что Сан-Паулу, по крайней мере на своих окраинах, - город индейцев? Безусловно, спутав Сан-Паулу с Мехико-Сити или с Тегусигальпой . Этот философ, который некогда написал труд о «Кастовом строе в Индии» , ни разу не задавшись вопросом, не стоило ли прежде побывать в стране, не думал, что положение индейцев должно накладывать серьезный отпечаток на этнографическое исследование. Известно, впрочем, что он был не единственным официальным социологом, проявлявшим подобное безразличие, примеры которого продолжают существовать и сейчас. Я был очень удивлен, когда за обедом у бразильского посла в Париже услышал официальное известие: «Индейцы? Увы, мой дорогой месье, вот уже несколько десятилетий, как они все исчезли. О, это очень печальная, очень позорная страница в истории моей страны. Но португальские колонисты в XVI веке были людьми алчными и грубыми. Стоит ли упрекать их в том, что они разделяли общую жестокость нравов? Они хватали индейцев, привязывали их к жерлам пушек и живьем разрывали на части, стреляя ядрами. Вот так и извели всех до последнего. В качестве социолога вы откроете в Бразилии удивительные вещи, но индейцы… и не думайте о них, вы не найдете больше ни одного…» Когда я сегодня возвращаюсь к этим словам, кажется невероятным, что они были произнесены устами одного из людей высшего круга Бразилии в 1934 году. Помню, какой ужас охватывал тогдашнюю бразильскую элиту при любом намеке на индейцев и, в более общем плане, на первобытные условия их жизни во внутренних районах страны, исключая разве что признание крови прабабушки-индианки причиной неуловимо экзотических черт чьего-то лица (о негритянской крови хороший тон предпочитал умалчивать). Индейская кровь бразильского посла не вызывала сомнения, и он мог бы легко этим гордиться. Однако, живя с отроческих лет во Франции, он потерял представление о действительном положении дел в своей стране, чье место в его голове заняло нечто вроде официального и утонченного штампа. Но поскольку некоторые впечатления забыть было невозможно, он, как и другие, предпочитал скорее чернить репутацию бразильцев XVI века, чем рассказывать о любимых занятиях мужчин поколения его родителей и даже времен его молодости, а именно собирать в больницах зараженную одежду умерших от оспы европейцев и развешивать ее вместе с другими «подарками» вдоль троп, которыми еще пользовались индейские племена. Результат был получен блестящий: в штате Сан-Паулу, величиной с Францию, который на картах 1918 года еще объявлялся на две трети «неизвестной территорией, населенной исключительно индейцами», в 1935 году, когда я туда прибыл, не было ни одного индейца, если не считать группы из нескольких семей, размешенных на побережье и продававших по воскресеньям на пляжах города Сантуса так называемые редкости. К счастью, индейцы еще кое-где жили, по крайней мере если не в пригородах Сан-Паулу, то в трех тысячах километрах от него, во внутренних районах страны.

Леви-Стросс К. Печальные тропики. – М.: АСТ; Астрель, 2010. – 441 с. – (Philisophy)

Читатель держит в руках крайне занятную книгу. Занятную не только саму по себе, но и в контексте сегодняшнего дня. Знаменитый французский этнограф, структуралист и социолог написал ее в 1955 году, в год крушения колониальных империй. Первый перевод ее пришел к нам в 1984 году – буквально накануне краха многонациональной советской империи. Сегодня, возможно, мы прочтем ее как эпитафию – эпитафию тем идеям, которые проповедует автор и которые в большой мере вскормили политику мультикультурализма в послевоенной Европе

Кстати, это полный перевод книги. Наш читатель дозрел до ее постижения во всей прихотливой, почти капризной сложности жанра, ибо перед нами не только и не столько научный трактат или путевые заметки – перед нами некий микс любых жанров, удобных ее автору для самовыражения. Можно сказать, перед нами многостраничное эссе, где личностный компонент – наиглавнейший. Леви-Стросс продолжает идущую от Монтеня традицию размышлений вроде бы личностных, но выводящих опыт частного лица на уровень широчайших общечеловеческих обобщений. Ну не могут французы существовать вне мысли и мыслить в отрыве от опыта собственной жизни!

Поэтому сначала немного об обстоятельствах, это эссе породивших. Сын версальского раввина Клод Леви-Стросс мечтал в юности стать политиком. Он увлекался модным тогда фрейдизмом и модным сейчас марксизмом. Однако сделался вот ученым. В середине 30-х Леви-Стросса пригласили в университет Сан-Паулу пестовать бразильские научные кадры.

Его знакомство с Новым Светом не вылилось в безоглядный восторг. В эти же примерно годы открывал для себя Америку и Анри Матисс. Его очаровал Нью-Йорк: «Это действительно новый мир, обширный и величественный, как океан. Ощущаешь высвобождение огромной человеческой энергии», – делился впечатлениями художник (цит. по: Эссерс В. Матисс. – М., 2002. – С. 67).

Клод Леви-Стросс также пишет хвалу оригинальному, основанному на новом ощущении пространства «стилю» Нью-Йорка. Но в целом молодость городов Нового Света, скорее, тревожит его, ибо «эта молодость не означает здоровья». Обобщая, он сперва все-таки ощущает: дисгармоничность и какую-то неустойчивость Рио-де-Жанейро, погружается затем в тяжелое существование вымирающих индейских племен Амазонии. Он разоблачает миф (сейчас упорно в связи с бразильским экономическим чудом повторяемый) о мирном сосуществовании белых и туземцев здесь. Мягкие, меланхоличные португальцы не отстреливали индейцев – они лишь «дарили» им зараженные смертельными для аборигенов бациллами тряпочки…

«Контакты» различных культур неизбежно чреваты их столкновением. Вероятно, тогда же, в тропиках, будущий крупнейший этнограф и культуролог 20 века делает печальный вывод: «Фактически одна цивилизация может существовать лишь в противовес другой, одна будет всегда процветать, другая же – постепенно гибнуть» (с. 130).

В 1940 году Леви-Стросс вновь приедет в Бразилию – уже как беженец, эмигрант, чудом спасшийся от нацистов. Голос крови и «зов расы» он испытает на собственной шкуре…

Он увидит, что дела индейцев Амазонии стали совсем плохи: от иных племен за пять лет осталось несколько человек. Местные жители погружены в какое-то предсмертное оцепенение, и виной тому – болезни, голод, разрушение привычного уклада. Индейская женщина, которой он предложил за деньги постирать его одежду, попросила сперва накормить ее, потому что сил не было двигаться.

Эти горькие, страшные впечатления и собственная участь подводят Леви-Стросса к главному выводу его «учения» – к выводу о принципиальном равенстве культур. Неповторимость и внешнее неравенство культур не в том, что иные из них одарены исключительной способностью рождать нечто невиданно новое. Нет, утверждает ученый, в каждой культуре мы найдем сходные шифры, свойственные человеческому сознанию, его природе в принципе. Так, человек строит город, как насекомое создает гнездо, покоряясь не культурному коду, а гораздо более глубокому природному инстинкту. Вот почему крупнейшие города на всех континентах начинают свой путь на востоке, на восходе солнца, и развиваются к западу, то есть к закату. (На уровне социальном это выглядит так: почти всегда районы элиты – западные, районы трущоб – восточные).

Своеобразие же культуры определяется тем «выбором», который делают ее носители. Если белый человек сделал выбор в пользу накопления знаний, опыта и технического прогресса, то индейцы Амазонии сочли более целесообразным сохранять устойчивое (пусть внешне сонное) равновесие с окружающей их природой. Входя под сень сельвы, рафинированный европеец оказывается беспомощным, как ребенок, в то время, как почти голый индеец погружается в привычный, яркий, мир, в котором он слышит и видит то, что для белого человека остается фатально закрытым. Привнесенная цивилизация европейцев так же губительна для индейца, как гибельны для белого человека ядовитые дебри Амазонии.

Конечно, в этом много и от Руссо, от его культа «сына натуры», «естественного человека». Леви-Стросс благодарно упоминает своего интеллектуального предтечу. Странно, что он не вспоминает и Ф.-Р. де Шатобриана, который открыл эру европейского романтизма своими романами об участи белого среди индейцев – «Рене» и «Атала». Наверно, потому, что «романтизм» – не слишком солидное определение для ученого, все-таки он претендует на бОльшую объективность (и значит, истинность?) своих выводов.:)

Книга Леви-Стросса во многом определила то, что стало политической практикой в Европе после войны: «политкорректность» и «мультикультурность» как основополагающие черты уклада. Впрочем, сейчас «мульти-культи» (так насмешливо называют мультикультурность немцы) кажется прекраснодушием, романтизмом применительно к новым «вызовам» жизни.

Но о «завтра» нашей цивилизации размышляет, конечно, и автор книги. Для него и прошлое и будущее человечества открыты, как на ладони, в облике двух полюсных явлений: юной культуры Нового Света и древнейшей культуры Индии. Из иллюминатора самолета Индийский субконтинент представился Леви-Строссу как лоскутное одеяло. Здесь учтен и обработан, окультурен каждый кусочек почвы, но перенаселенность такова, что… Впрочем, пусть лучше скажет сам автор: «…если общество становится перенаселенным, несмотря на наличие гениальных мыслителей, в нем возникает рабская зависимость» (с. 151).

Перенаселенность ведет к девальвации человеческой личности, а порою и к сознательному геноциду. (И здесь Леви-Стросс вспоминает опыт других, европейских «арийцев» – середины 20 века). Ученый выносит безоговорочный приговор Южной Азии: она обречена на вечную нищету. Опыт современной Индии, может, и не контраргумент (пока) в этом споре. Но центр экономической жизни человечества уже перенесен в Азию – и социальные последствия этого Леви-Стросс, думается, еще не мог учесть. А мы на примере Сингапура, Южной Кореи и Малайзии уже видим.

(Впрочем, тревожные размышления автора и нам не дано пока оценить в полной мере: многие экономисты говорят о реальной угрозе дефицита продуктов для человечества в близком будущем. Актуальной станет борьба не за прогресс и свободу, а, как в полудиком обществе, за просто нате вам пищу…)

Пожалуй, особенно тревожит Леви-Стросса ислам. 55 лет назад он уже предрекал, что Франция «стоит на пути к исламу». Причем дело не просто в наплыве носителей исламской культуры, не только в проблеме, так сказать, чисто демографической. Как культуролог Леви-Стросс замечает глубокие психологические и онтологические совпадения в европейской и мусульманской культурах. Это «книжное отношение к реальности, утопический дух и упрямое убеждение, что достаточно разрешить проблему на бумаге и она сама собой перестанет существовать…» (с. 427).

Между тем, «весь ислам по сути является методом развития в умах верующих непреодолимых конфликтов, с тем чтобы потом предоставить им спасение в форме простых решений (но уж слишком простых)» (с. 424–425). И далее: «В отношении к цивилизациям и культурам, еще зависящим от нас (европейцев, – В. Б.), мы находимся в плену у того же противоречия, от которого страдает отношение ислама к окружающему миру» (с. 428). Автор имеет в виду нетерпимость, неумение уважать «выбор», сделанный в координатах иной культуры.

Увы, последовавший за этими словами опыт европейской мультикультурности, возможно, на сегодня уже исчерпан. Теория, такая человечная, оказалась слишком только гипотезой.

«Не любя» ислам, мультикультуралист Леви-Стросс призывает противопоставить напору мусульманского мира союз европейской и буддийской культур – тем паче, что буддизм, по Леви-Строссу, как и марксизм, совместил глобальную картину мироздания с гуманизмом. Что ж, политические контуры такого альянса пока неизвестны, а вот современники Леви-Стросса, все эти творцы хипповской, психоделической и прочих студенчески-интеллигентских культурных революций в Европе 60-х, здорово профанировали призыв мэтра структурализма, сведя все «взаимопроникновение» к погремушкам массовой культуры…

В заключение мы читаем: «Какими бы ни были религия, политика, влияние прогресса, каждое общество желает лишь одного – сбавить темп и усмирить пыл, ведь высокая скорость обязывает человека заполнять безнадежно огромное пространство, все больше и больше ограничивая свою свободу. Человек должен успокоиться, обрести радость и умиротворение, только так он может выжить, стать свободным, то есть в конце концов прервать свой муравьиный труд, представить себя удаленным от общества (прощайте, дикари и путешествия!) и ответить себе на главный вопрос: что такое человечество, каким оно было раньше, что с ним теперь происходит» (с. 441).

Что ж, пожелание всегда актуальное, немножко своей отвлеченностью разочаровывающее, быть может… Но ведь автор здесь говорит о себе! И это демонстративно ироничное самоограничение – главный опыт, который читатель вынесет из знаменитой книги.

Книга, которую Вы только что открыли, впервые вышла в свет во Франции почти тридцать лет назад, но до сих пор не утратила интереса для самых разных групп читателей. Тому, чье внимание она привлечет, надо иметь в виду, что перед ним не полное, а значительно сокращенное издание сочинения Клода Леви-Строса. Дело в том, что его автор не только этнограф-индеанист, но и теоретик, создатель так называемой французской школы структурализма.

Редакции географической литературы издательства «Мысль», исходя из своего профиля и учитывая интерес традиционного круга их читателей, публикуют главным образом те главы книги «Печальные тропики», которые носят географический или этнографический характер. Живо и непринужденно рассказывает в них автор о городах, сельских местностях и природе Бразилии. Большое место в книге занимают описания нескольких племен бразильских индейцев (кадиувеу, бороро, намбиквара, тупи-кавахиб), изучавшихся Леви-Стросом в годы, непосредственно предшествовавшие началу второй мировой войны.

Многое из увиденного произвело на него грустное впечатление, печальным показалось будущее индейцев, и сама книга получила название «Печальные тропики». Она принадлежит к этнографической классике и до сих пор часто упоминается в работах по латино-американистике и теории этнографической науки.

Думается, что это произведение, впервые выходящее в русском переводе, с интересом и пользой прочтут не только географы и этнографы, но и все, кому хотелось бы знать, каким был Южно-Американский континент несколько десятилетий назад, как жило его население, особенно коренное. В конце 30-х годов Леви-Строс был профессором университета в городе Сан-Паулу. Этнографические материалы, собранные им в 1935–1938 годах, легли в основу не только «Печальных тропиков», но и многих его сугубо научных работ.

Можно только удивляться, какой огромный фактический материал сумел собрать Леви-Строс во время своих в общем-то недолгих полевых исследований. Вот некоторые из опубликованных им на их основе статей и книг: «Война и торговля у индейцев Южной Америки» (1942 г.), «О некоторых чертах сходства в структуре языков чибча и намбиквара» (1948 г.), цикл работ, посвященных индейцам тупи-кавахиб, намбиквара, правобережья реки Гуапоре, верховьев реки Шингу в многотомном справочнике по южноамериканским индейцам (1948 г.), «Семейная и социальная жизнь индейцев намбиквара» (1948 г.).

Перечислены лишь работы, непосредственно касающиеся отдельных групп южноамериканских индейцев. Но едва ли не еще более широко материалы об индейцах, особенно по их мифологии, используются Леви-Стросом в его теоретических сочинениях, таких, как четырехтомник «Мифологические», включающий тома «Сырое и вареное», «От меда к пеплу», «Происхождение застольных манер», «Голый человек» (1964–1971 гг.).

Первую из этих книг известный бразильский этнограф Герберт Бальдус назвал самым глубоким и полным анализом мифологии индейцев Бразилии. Мифы южноамериканских индейцев и этнографические материалы о них Леви-Строс широко привлекает и в других произведениях общего характера, в основном для того, чтобы подкрепить доминирующую в его теоретических построениях идею противопоставления природы и культуры, не забывает он этой темы и в «Печальных тропиках», тесно связывая ее с характеристикой структуры индейских обществ, с представлениями самих индейцев о жизни, о мироздании.

Вообще надо заметить, что теоретические воззрения Леви-Строса ощущаются во многих местах книги, и прежде всего там, где он обращается к социальной организации тех или иных индейских племен. Главное для автора - формальная структура взаимоотношений, неизменная и существующая как бы вне истории. Анализируя ее, Леви-Строс не раз на протяжении книги описывает доклассовые общества индейцев, например мбайя-гуайкуру, и при этом пользуется категориями классового феодального общества. Мы читаем о королях и королевах, сеньорах и крепостных у индейцев, находившихся на первобытнообщинном уровне!

С такой интерпретацией индейских обществ не могут согласиться не только представители марксистской школы в этнографии. По сути дела ее не принимает никто из современных индеанистов. Самое ценное в книге - факты о жизни бразильских индейцев в годы, предшествовавшие второй мировой войне.

С той далекой поры в Бразилии многое изменилось. В послевоенные годы и вплоть до недавнего времени страна переживала период быстрого экономического развития. Валовой национальный продукт рос в среднем на 6 % в год. Благодаря высокой рождаемости стремительно увеличивалась и численность населения. С 1940 по 1980 год она возросла втрое - с 40 миллионов до 120 миллионов человек (в округленных цифрах).

В результате этого примерно со второй половины 60-х годов в Бразилии резко возрос интерес к экономическому освоению и заселению мигрантами из других частей страны ранее слабо освоенных северных и западных территорий, именно тех, которые служили убежищем для остатков некогда многочисленного индейского населения. Дополнительным стимулом для этого, по словам бразильской печати «марша на север», стало стремление защитить национальные богатства окраинных областей от фактического захвата их иностранными, прежде всего североамериканскими, монополиями, активно действующими в Амазонии в последние десятилетия.

Чтобы связать эту область с остальной частью Бразилии, были построены и строятся сейчас многие тысячи километров, автомобильных дорог. Они проходят по землям, на которых живут или жили к началу строительства свыше 30 индейских племен, и среди них - упоминаемые в «Печальных тропиках» намбиквара. По обе стороны каждой дороги выделяются широкие стокилометровые зоны для сельскохозяйственной колонизации. Крупнейшая из дорог - Трансамазонская магистраль «разрезала» территорию племени намбиквара, нарушив межплеменные связи.

Строительство дорог сопровождается созданием крупных про-: М"ышленных и сельскохозяйственных (особенно скотоводческих) комплексов в Серра-дос-Каражас между реками Шикгу и Арагуая, в Рондонии, Мату-Гросу и других северных и западных штатах и федеральных территориях. Коренное население насильственно переселяется из районов, предназначенных для экономического освоения, на земли, малопригодные для ведения традиционного хозяйства или принадлежащие другим племенам. Более того, и в первой половине XX века, и в последние десятилетия было известно немало случаев прямого истребления индейских племен бандами наемных убийц, состоящими на службе крупных скотоводов, различных колонизационных обществ и т. д.

Как отмечал в одной из своих работ известный бразильский этнограф и прогрессивный общественный деятель Дарси Рибейро, в первые годы XX века на индейцев, противившихся захвату их земель, охотились как на диких зверей. Целые племена уничтожались бандами профессиональных охотников на индейцев. Эти банды находились на жалованье у правительств штатов или различных колонизационных обществ. Еще более драматичным, по мнению названного исследователя, было положение племен, находившихся в «мирном сосуществовании» с бразильским обществом. Уже не способные защитить себя, они подвергались всякого рода насилиям. Их сгоняли с земли, если она представляла малейшую экономическую ценность, принудительно и практически бесплатно заставляли работать на латифундистов и других представителей бразильского капитализма и т. п. Вопиющие факты геноцида отмечались и относительно недавно. Например, в Мату-Гросу в 60-х годах было убито большое число индейцев бороро, в Пара - кайяпо. В тот же период избиения индейцев неоднократно устраивались и в Рондонии.

Жизни многих индейцев были унесены эпидемиями болезней, занесенных пришлым населением. В результате всего этого численность коренного населения Бразилии резко сократилась. По некоторым оценкам, в текущем столетии она снизилась в несколько раз и в настоящее время едва ли достигает более 150 тысяч человек.

Целый ряд индейских племен, и среди них упоминаемые в книге Леви-Строса тупинамба, обитавшие на атлантическом побережье Бразилии, исчезли с лица земли. Потому-то так ценны наблюдения Леви-Строса, проведенные в годы, когда культура бороро или намбиквара была гораздо меньше затронута внешними влияниями, чем теперь.

«Печальные тропики» Леви-Строса не научно-популярное, а научно-художественное произведение. Поэтому в нем, естественно, нет общей характеристики индейского населения Бразилии, нет и систематизированного рассказа о его судьбе. Между тем знакомство с ними позволило бы лучше оценить приводимые Леви-Стросом этнографические описания, представить себе общую картину жизни и истории бразильских индейцев. Тем читателям, которые разделяют это мнение, мы адресуем своего рода введение в этнографический мир Бразилии.

Затерянный мир

Подготовка к этнографической экспедиции в Центральную Бразилию происходит на перекрестке парижских улиц Реомюр - Себа-стополь. Там обосновались оптовики по торговле швейными и модными товарами; именно там есть надежда найти изделия, способные удовлетворить взыскательный вкус индейцев.

Год спустя после моего посещения бороро были выполнены все условия, необходимые для того, чтобы представить меня этнографом: благословение профессоров, полученное задним числом, устройство выставки моих коллекций в одной из галерей предместья Сент-Оноре, чтение лекций и публикация статей. Я получил и достаточные фонды для проведения более широких начинаний. Прежде всего следовало экипироваться. По опыту моего трехмесячного знакомства с индейцами я мог судить об их требованиях, удивительно одинаковых на всем протяжении Южно-Американского континента. В одном из кварталов Парижа, который мне был столь же неведом, как и Амазония, я занимался поэтому странными упражнениями под взглядами чехословацких импортеров. Поскольку я был совершенно не сведущ в их деле, то не мог воспользоваться техническими терминами для уточнения своих нужд, а лишь прибегал к критериям индейцев. Я старался выбрать самый мелкий бисер для вышивки, так называемый рокай, лежавший тяжелыми клубками в ящиках с перегородками. Я пытался его грызть, испытывая на прочность, сосал, чтобы проверить, прокрашен ли он внутри и не полиняет ли при первом купании в реке. Я менял размеры партий бисера, подбирая его цвета в соответствии с индейскими канонами: сначала белый и черный, в равной пропорции, затем красный, гораздо меньше желтый и для очистки совести немного синего и зеленого, которые, вероятно, будут отвергнуты. Причины всех этих предпочтений легко понять. Изготовляя собственный бисер вручную, индейцы ценят его тем выше, чем он мельче, то есть требует больше труда и ловкости. В качестве сырья они используют черную кожицу пальмовых орехов, молочный перламутр речных раковин и добиваются эффекта путем чередования этих двух цветов. Как все люди, они ценят прежде всего то, что им известно, поэтому мой белый и черный бисер, по-видимому, будет иметь успех. Названия желтого и красного цветов нередко входят у них в одну языковую категорию, так как эта гамма красок получается ими из биксы, которая в зависимости от качества зерен, их зрелости колеблется между ярко-красным и желто-оранжевым цветами. Что касается красок холодного цвета - синего и зеленого, то они представлены в природе тленными растениями, чем и объясняется безразличие к ним индейцев, а также неточность значения слов, обозначающих эти оттенки: в разных языках синий цвет приравнивается либо к черному, либо к зеленому.

Швейные иглы должны быть достаточно толстыми для прочной нити, но не слишком, так как бисер мелкий. Что касается нити, то лучше всего, чтобы она была яркого цвета, предпочтительно красного, и сильно скручена, как бывает при ремесленном изготовлении. В общем-то я научился остерегаться хлама: благодаря знакомству с бороро я проникся глубоким уважением к индейским техническим навыкам. В условиях жизни вне цивилизации требуются прочные вещи. Чтобы не потерять доверия аборигенов - как бы ни казалось это парадоксально, - нужны изделия из самой закаленной стали, стеклянные бусы, прокрашенные не только снаружи, и нить, в которой бы не усомнился даже шорник английского двора.

Иногда эти требования своей экзотикой приводили в восторг столичных торговцев. У канала Сен-Мартен один фабрикант уступил мне по низкой цене большую партию рыболовных крючков. Целый год таскал я с собой по бруссе несколько килограммов никому не нужных крючков, которые оказались слишком малы для рыбы, достойной внимания амазонского рыбака. В конечном счете мне удалось отделаться от них на боливийской границе. Все эти товары должны были выполнять двойную функцию: с одной стороны, подарков и предметов обмена у индейцев, а с другой - средства моего обеспечения пропитанием и услугами в глухих уголках, где редко встретишь торговцев. Когда к концу экспедиции я исчерпал свои ресурсы, мне удалось продержаться еще несколько недель, открыв лавочку в поселке сборщиков каучука.

Я собирался провести целый год в бруссе и долго колебался в выборе цели исследования. Заботясь больше о том, чтобы понять Америку, нежели о том, чтобы глубже проникнуть в природу человека, я решил произвести нечто вроде разреза через этнографию и географию Бразилии и пересечь западную часть плато - от реки Куяба до реки Мадейра. Вплоть до недавнего времени этот район оставался в Бразилии самым неизученным. Паулисты в XVIII веке не отважились проникнуть дальше Куябы, обескураженные неприветливым видом местности и дикостью индейцев. В начале XX века полторы тысячи километров, отделяющие Куябу от Амазонки, были еще до такой степени недоступной зоной, что для переезда из города Куяба в города Манаус или Белен, лежащие на Амазонке, проще всего было проехать до Рио-де-Жанейро, а дальше продолжать путь на север по морю и по реке от ее устья. Лишь в 1907 году генерал (в то время полковник) Кандидо Мариано да Силва Рондон принял меры для продвижения в эту зону. Восемь лет ушло на разведку и устройство телеграфной линии стратегического значения, которая через Куябу соединила федеральною столицу с пограничными постами на северо-западе.

Отчеты комиссии Рондона, несколько докладов генерала, путевые заметки Теодора Рузвельта (который его сопровождал во время одной из экспедиций), наконец, книга тогдашнего директора Национального музея Рокетт-Пинту, озаглавленная «Рондония» (1912 г.), давали общие сведения об очень примитивных племенах, обнаруженных в этой зоне.

Но прошло какое-то время, и проклятие, казалось, вновь нависло над плато. Там не побывал ни один профессиональный этнограф. Если проследовать вдоль телеграфной линии, вернее, того, что от нее осталось, можно было бы узнать, кто такие собственно намбиквара, а если взять еще севернее, то и познакомиться с загадочными племенами, которых никто не видел после Рондона. В 1939 году интерес, ранее проявлявшийся только к племенам побережья и больших речных долин - традиционных путей проникновения во внутренние области Бразилии, начал обращаться к индейцам, живущим на плато. На примере бороро я убедился, что племена, которые традиционно считались носителями неразвитой культуры, исключительно изощрены в социологическом и религиозном планах. Стали известны первые результаты исследований немецкого ученого Карла Ункеля, принявшего индейское имя Нимуендажу. Прожив несколько лет в деревнях Центральной Бразилии, он подтвердил, что общество бороро представляет собой не какое-то уникальное явление, а скорее вариацию на основную тему, общую с другими племенами.

Итак, саванны Центральной Бразилии оказались заняты на глубину почти в две тысячи километров людьми, принадлежавшими прежде к удивительно однородной культуре. Для нее были характерны язык, распавшийся на несколько диалектов одной и той же семьи, и относительно низкий уровень материальной культуры, составляющий контраст с социальной организацией и религиозным мышлением, получившими большое развитие. Не следовало ли их считать первыми жителями Бразилии, которые либо оказались позабыты в глубине своей бруссы, либо были отброшены незадолго до открытия Америки на самые бедные земли воинственными племенами, пришедшими неизвестно откуда на завоевание побережья и речных долин?

Путешественники XVI века встретили во многих местах побережья представителей великой культуры тупи-гуарани, которые занимали также почти всю территорию Парагвая и течение Амазонки, образуя неправильной формы кольцо диаметром три тысячи километров, прерывавшееся лишь на парагвайско-боливийской границе. Эти тупи, у которых проявляются черты сходства с ацтеками, то есть народами, обосновавшимися в долине Мехико в позднюю эпоху, сами переселились сюда недавно; заселение долин внутренних областей Бразилии продолжалось вплоть до XIX века. Быть может, тупи снялись с места за несколько столетий до открытия Америки, движимые верой в то, что где-то существует земля без смерти и зла. Именно таковым было их убеждение, когда, завершая миграцию в конце XIX века, они мелкими группами вышли на побережье Сан-Паулу под предводительством своих колдунов. Танцами и пением они возносили хвалу стране, где не умирают люди, л своими длительными постами надеялись заслужить ее. Во всяком случае в XVI веке тупи упорно оспаривали побережье у ранее занимавших его групп, по поводу которых у нас мало сведений, быть может, это были жес.

На северо-западе Бразилии тупи сосуществовали с другими народами: караибами, или карибами, которые во многом походили на них своей культурой, но в то же время отличались по языку и которые стремились завоевать Антильские острова. Были еще ара-саки: эта группа довольно загадочна: более древняя и более утонченная, чем две других, она составляла основную массу антильского населения и продвинулась вплоть до Флориды. Отличаясь от жес очень высокой материальной культурой, особенно керамикой и резной деревянной скульптурой, араваки сближались с ними по социальной организации, которая, по-видимому, была того же типа, что и у жес. Карибы и араваки, очевидно, раньше, чем тупи, проникли на континент: в XVI веке они скопились в Гвиане, в устье Амазонки и на Антильских островах.

Однако мелкие колонии их все еще существуют во внутренних районах, в частности на правых притоках Амазонки - реках Шин-гу и Гуапоре. У араваков есть даже потомки в Верхней Боливии. Возможно, именно они принесли искусство изготовления керамики к кадиувеу, поскольку гуана, которых первые подчинили себе, говорят на одном из аравакских диалектов.

Пускаясь в путешествие по наименее изученной части плато, я надеялся обнаружить в саванне самых западных представителей группы жес, а добравшись до бассейна реки Мадейра - получить возможность изучить неизвестные остатки трех других лингвистических семей на окраине их великого пути проникновения на континент - в Амазонии.

Моя надежда осуществилась лишь отчасти, по причине того упрощенного взгляда, с которым мы подходим к доколумбовой истории Америки. Ныне благодаря последним открытиям и - в том, что касается меня, - благодаря годам, посвященным изучению североамериканской этнографии, я лучше понимаю, что западное полушарие следует рассматривать как единое целое. В социальной организации, религиозных верованиях жес воспроизводится то, что характерно для народов, живущих в лесах и в прериях Северной Америки. Впрочем, уже давно были отмечены аналогии между группой племен чако (например, гуайкуру) и племенами на равнинах Соединенных Штатов и Канады. Плавая вдоль берегов Тихого океана, представители цивилизаций Мексики и Перу, безусловно, неоднократно общались друг с другом на протяжении своей истории. На все это не очень обращали внимание, потому что среди исследователей Американского континента долго господствовало убеждение, что проникновение на континент произошло совершенно недавно, а именно всего в пятом - шестом тысячелетиях до нашей эры, и целиком осуществилось азиатскими племенами, пришедшими через Берингов пролив.

Таким образом, мы располагали всего несколькими тысячелетиями, к которым могли привязать объяснение следующих факторов: каким образом все западное полушарие от одного конца до другого заняли эти индейцы, приспособившись к различным климатическим условиям; как они открыли, затем освоили и распространили на громадных пространствах такие дикие виды, которые стали в их руках табаком, фасолью, маниоком, сладким бататом, картофелем, арахисом, хлопчатником и главным образом кукурузой; как, наконец, зародились и последовательно развились цивилизации в Мексике, в Центральной Америке и в Андах, дальними наследниками которых являются ацтеки, майя и инки. Чтобы преуспеть в этом, потребовалось бы сократить каждый этап развития настолько, чтобы он укладывался в интервал из нескольких веков, в результате чего доколумбова история Америки превращалась в калейдоскопическую смену образов, которые по капризу ученого-теоретика меняются каждую минуту.

Подобные выводы были опрокинуты открытиями, которые далеко назад отодвигают время проникновения человека на континент. Мы знаем, что там он познакомился с ныне исчезнувшей фауной - охотился на ленивца, мамонта, верблюда, лошадь, архаического бизона, антилопу; рядом с их костями были обнаружены оружие и орудия из камня. Наличие некоторых из этих животных в таких местах, как долина Мехико, свидетельствует о том, что тогдашние климатические условия сильно отличались от тех, которые преобладают там в нынешнее время, так что для их изменения потребовалось несколько тысячелетий. Использование радиоактивного метода для датировки археологических остатков привело к сходным результатам.

Таким образом, следует признать, что человек существовал в Америке уже на протяжении двадцати тысяч лет, кое-где он начал выращивать кукурузу уже более трех тысяч лет назад. В Северной Америке почти везде находят останки, датируемые пятнадцатью или двадцатью тысячами лет. Одновременно датировки основных археологических пластов на континенте, полученные путем измерения остаточной радиоактивности углерода, отодвигаются на пятьсот - полторы тысячи лет ранее, чем предполагалось прежде. Доколумбова история Америки внезапно обретает недостававший ей масштаб. Правда, из-за этого обстоятельства мы оказываемся перед трудностью, обратной той, с которой встречались наши предшественники: чем заполнить эти огромные периоды? Мы понимаем, что передвижения населения, которые я только что пытался воспроизвести, относятся к последнему периоду и что великим цивилизациям в Мексике или Андах что-то предшествовало. Уже в Перу и в различных районах Северной Америки были обнаружены останки первоначальных жителей. Это были племена, не знавшие земледелия, которых сменили общества, жившие в деревнях и занимавшиеся огородничеством, но еще не знакомые ни с кукурузой, ни с керамикой. Затем появились объединения, занимавшиеся резьбой по камню и обработкой драгоценных металлов в более свободном и вдохновенном стиле, нежели все, что последовало за ними. Инки в Перу, ацтеки в Мексике, в чьем лице, как были склонны считать, расцвела и сосредоточилась вся американская история, столь же далеки от этих живых истоков, как наш стиль ампир от Египта и Рима, у которых он так много заимствовал: тоталитарные искусства, во всех трех случаях жаждущие грандиозности за счет грубости и скудости; выражение государства, озабоченного утверждением своей мощи, которое расходует ресурсы на нечто иное (война или администрация), нежели на собственную утонченность. Даже памятники майя представляются пламенеющим декадансом того искусства, которое достигло наивысшего расцвета на тысячелетие раньше.

Откуда же пришли эти основатели? Теперь мы не можем дать уверенного ответа и вынуждены признать, что ничего об этом не знаем. Передвижения населения в районе Берингова пролива были очень сложными: эскимосы принимают в них участие в позднее время. Примерно на протяжении одной тысячи лет им предшествовали палеоэскимосы, культура которых напоминает Древний Китай и скифов, а в течение очень долгого периода - длившегося, возможно, с восьмого тысячелетия до кануна новой эры - там жили различные народности. Благодаря скульптуре, восходящей к первому тысячелетию до нашей эры, нам известно, что древние обитатели Мексики в физическом отношении являли собой типы очень далекие от нынешних индейцев.

Работая с материалами другого порядка, генетики утверждают, что по крайней мере сорок видов растений, которые собирали в диком или одомашненном виде в доколумбовой Америке, имеют тот же набор хромосом, что и соответствующие виды в Азии, или хромосомное строение, происходящее от них. Следует ли сделать из этого вывод, что кукуруза, которая присутствует в этом списке, пришла из Юго-Восточной Азии? Но как же это могло случиться, если американцы выращивали ее уже четыре тысячи лет назад, в эпоху, когда мореплавание, безусловно, находилось в зачаточном состоянии? Не следуя за Хейердалом в его дерзких гипотезах о заселении Полинезии американскими аборигенами, мы вынуждены после плавания «Кон-Тики» допустить, что контакты через Тихий океан могли иметь место, и нередко. Но в эту эпоху, когда в Америке уже процветали высокоразвитые цивилизации, к началу первого тысячелетия до нашей эры, его острова еще не были заселены; по крайней мере там не нашли ничего относящегося к столь давнему времени. Поэтому, минуя Полинезию, мы обратимся к Меланезии, может быть уже заселенной, и к азиатскому побережью в его совокупности. Сегодня мы уверены, что связи между Аляской и Алеутскими островами, с одной стороны, и Сибирью - с другой, никогда не прерывались. На Аляске, не знакомой с металлургией, в начале нашей эры употребляли железные орудия; одинаковая керамика обнаружена начиная от Великих американских озер вплоть до Центральной Сибири наряду с одинаковыми легендами, обрядами и мифами. Пока Запад жил замкнувшись в себе, все северные народности, по-видимому от Скандинавии до Лабрадора, включая Сибирь и Канаду, поддерживали самые тесные контакты. Если кельты заимствовали некоторые мифы у той субарктической цивилизации, о которой мы почти ничего не знаем, то станет понятно, как произошло, что цикл о Граале проявляет большую близость к мифам индейцев, живущих в лесах Северной Америки, нежели к любой другой мифологической системе. И вероятно, не случайно и то, что лапландцы по-прежнему ставят конические палатки, схожие с палатками этих индейцев.

На юге Азии древние цивилизации Америки вызывают другие отголоски. Народности на южных границах Китая, которых многие считали варварскими, а еще больше примитивные племена Индонезии демонстрируют поразительные черты сходства с американскими. Во внутренних районах острова Борнео собраны мифы, неотличимые от некоторых мифов, имеющих самое широкое распространение в Северной Америке. Однако специалисты уже давно обращали внимание на сходство археологических материалов Юго-Восточной Азии и Скандинавии. Итак, существует три региона: Индонезия, американский Северо-Восток и Скандинавские страны, которые образуют в некотором роде тригонометрические точки доколумбовой истории Нового Света.

Нельзя ли представить себе, что это исключительно важное событие в жизни человечества (я имею в виду появление неолитической цивилизации - с распространением гончарного ремесла и ткачества, зачатками земледелия и скотоводства, первыми попытками выплавки металла, - которая вначале ограничивалась в Старом Свете областью между Дунаем и Индом) вызвало нечто вроде пробуждения у менее развитых народов Азии и Америки? Трудно понять истоки происхождения американских цивилизаций, не принимая гипотезы об интенсивной деятельности на всех берегах Тихого океана - азиатском или американском, деятельности, распространявшейся на протяжении многих тысячелетий с места на место благодаря прибрежному судоходству. Прежде мы не признавали исторического размаха за доколумбовой Америкой, поскольку его была лишена Америка в период после открытия Колумбом. Нам следует, возможно, исправить еще одно заблуждение, а именно что Америка в течение двадцати тысяч лет оставалась отрезанной от всего мира, поддерживаемое предлогом, что это относилось к Западной Европе. Все данные скорее наводят на мысль, что великое безмолвие над Атлантикой сменялось на всем протяжении Тихого океана большим оживлением.

Как бы то ни было, в начале первого тысячелетия до нашей эры американский гибрид уже, как кажется, породил три ветви, разновидности которых были результатом какого-то более раннего развития. В безыскусном жанре культура Хоупвела, которая занимала или затронула всю часть Соединенных Штатов к востоку от Великих равнин, перекликается с культурой Чавин в Северном Перу (отголоском которой на юге является Паракас); тогда как культура Чавин со своей стороны походит на ранние проявления так называемой ольмекской культуры и предвосхищает развитие майя. В этих трех случаях перед нами беглое искусство, чья тонкость и свобода, интеллектуальный вкус к двойному смыслу (как в Хоупвеле, так и в Чавине некоторые сюжеты читаются по-разному в зависимости от того, смотришь ли на них с обратной или с лицевой стороны) едва начинают склоняться к угловатой жесткости и скованности, которыми мы привыкли наделять искусство до-колумбовой Америки. Я пытаюсь иногда убедить себя в том, что рисунки кадиувеу продолжают по своей манере эту давнюю традицию. Не в ту ли эпоху американские цивилизации начали расходиться, причем Мексика и Перу перехватили инициативу и двигались гигантскими шагами, тогда как все остальное удерживалось в промежуточном положении или даже находилось на пути к полудикому состоянию? Что произошло в Тропической Америке - этого мы никогда в точности не узнаем из-за неблагоприятных для сохранности археологических материалов климатических условий. Тем не менее сходство социальной организации жес (вплоть до плана деревень бороро) с тем, что удается воссоздать об исчезнувших цивилизациях благодаря изучению некоторых доинкских раскопок, таких, как Тиауанау в Верхней Боливии, не может не волновать.

Все вышеизложенное увело меня далеко в сторону от описания подготовки экспедиции в Западное Мату-Гросу. Но этим отступлением я хотел дать почувствовать читателю ту страстную атмосферу, которой проникнуто любое исследование в области американистики, будь то в плане археологии или этнографии. Размах проблем таков, тропинки, которыми мы идем, столь ненадежны и исхожены, прошлое - громадными кусками - столь безвозвратно уничтожено, основание наших построений столь шатко, что любая разведка на месте приводит исследователя в состояние неуверенности, когда скромное смирение сменяется у него безумными амбициями. Он знает, что главное потеряно и что все его усилия сведутся к тому, чтобы ковырять землю, и тем не менее вдруг встретится какое-то указание, сохранившееся как чудо, и забрезжит свет? Нет ничего невозможного, следовательно, все возможно. Ощупью мы идем в ночи, которая слишком непроглядна, чтобы мы осмелились что-либо утверждать по этому поводу, даже то, что ей суждено длиться.